Неточные совпадения
Выходя из монастыря и обдумывая все эти внезапные слова, Алеша вдруг понял, что в этом строгом и суровом доселе к нему
монахе он встречает теперь нового неожиданного друга и горячо любящего его нового руководителя, — точно как бы старец Зосима завещал ему его умирая.
Как только я это сказал, расхохотались все до единого: «Да ты б с самого начала уведомил, ну теперь все и объясняется,
монаха судить нельзя», — смеются, не унимаются, да и не насмешливо вовсе, а ласково так смеются, весело, полюбили меня вдруг все, даже самые ярые обвинители, и потом весь-то этот месяц, пока отставка не
вышла, точно на руках меня носят: «Ах ты,
монах», — говорят.
Когда тело покойника явилось перед монастырскими воротами, они отворились, и
вышел Мелхиседек со всеми
монахами встретить тихим, грустным пением бедный гроб страдальца и проводить до могилы. Недалеко от могилы Вадима покоится другой прах, дорогой нам, прах Веневитинова с надписью: «Как знал он жизнь, как мало жил!» Много знал и Вадим жизнь!
— Да так уж, знал. Раньше он был обыкновенным светским человеком, дворянином, а уж потом стал
монахом. Он многое видел в своей жизни. Потом он опять
вышел из
монахов. Да, впрочем, здесь впереди книжки все о нем подробно написано.
Когда Павел
вышел из часовни,
монах тоже
вышел вслед за ним в, к удивлению Павла, надел на голову не клобук, не послушническую шапку, а простую поношенную фуражку.
Чего жесточе удара было для меня, когда я во дни оны услышал, что вы, немилосердная,
выходите замуж: я выдержал нервную горячку, чуть не умер, чуть в
монахи не ушел, но сначала порассеял меня мой незаменимый приятель Неведомов, хватил потом своим обаянием университет, и я поднялся на лапки.
Когда на эти бойницы
выходили монахи и отбивались от неприятелей, тогда я понимаю, что всякому человеку можно было прятаться в этих стенах; теперь же, когда это стало каким-то эстетическим времяпровождением нескольких любителей или ленивцев…
Первый прошел исповедоваться папа. Он очень долго пробыл в бабушкиной комнате, и во все это время мы все в диванной молчали или шепотом переговаривались о том, кто пойдет прежде. Наконец опять из двери послышался голос
монаха, читавшего молитву, и шаги папа. Дверь скрипнула, и он
вышел оттуда, по своей привычке, покашливая, подергивая плечом и не глядя ни на кого из нас.
Но что обо мне могли думать
монахи, которые, друг за другом
выходя из церкви, все глядели на меня? Я был ни большой, ни ребенок; лицо мое было не умыто, волосы не причесаны, платье в пуху, сапоги не чищены и еще в грязи. К какому разряду людей относили меня мысленно
монахи, глядевшие на меня? А они смотрели на меня внимательно. Однако я все-таки шел по направлению, указанному мне молодым
монахом.
— А очень просто, — сказал
монах. —
Выйдете из ворот на Ильинку, и тут же налево книжный ларек Изымяшева. К нему и обратитесь.
–…Должна представляться однообразною, — нарочно повторил Степан Трофимович, как можно длиннее и бесцеремоннее растягивая каждое слово. — Такова была и моя жизнь за всю эту четверть столетия, et comme on trouve partout plus de moines que de raison, [и так как
монахов везде встречаешь чаще, чем здравый смысл (фр.).] и так как я с этим совершенно согласен, то и
вышло, что я во всю эту четверть столетия…
Когда первая суматоха прошла, хватились Охони, которой и след простыл. Все сестры сразу поняли, куда девались ряска и клобук черного попа Пафнутия: проклятая девка выкрала их из игуменской кельи, нарядилась
монахом, да и
вышла из обители, благо темно было.
Пролежав на диване часа два, тщетно ожидая сна, он
вышел на двор и под окном кухни на скамье увидал рядом с Тихоном чёрную фигуру
монаха, странно похожего на какую-то сломанную машину.
Почти пьяный, Пэд одобрительно мычал, пытаясь затянуть песню, но ничего, кроме хриплого рева, не
выходило из его воспаленной глотки, привычной к мелодиям менее, чем
монах к сену. Несмотря на это, он испытывал неверное счастье пьяницы, мечтательное блаженство медведя, извлекающего из расщепленного пня дребезжащую ноту.
Не
выходит же книг потому, что католические
монахи зорко за ними смотрят и стараются не допускать их до печати.
Отец Сергий служил и, когда он
вышел, славя… к гробу своего предшественника, он пошатнулся и упал бы, если бы стоявший за ним купец и за ним
монах, служивший за дьякона, не подхватили его.
Монах склонился и
вышел. Лицо игумна было ужасно, жилы на висках налились кровью и бились; он был смущен, несмотря на свою обычную твердость, и не знал, верить ли или нет какому-то обвинению, и то укорял себя в сомнении, приискивая наказание виновному, то верил обвинению, приискивая доказательства к опровержению его; он то вставал и прохаживался, то садился; наконец, обращаясь к молодому
монаху, сказал: «Позови брата Феодора и оставь его со мною наедине».
Через несколько времени
вышел монах, тотчас обратил глаза на место, где сидел несчастный, и, как бы обрадованный его уходом, поспешно сел на свою ослицу, вздохнул, перекрестился, еще раз вздохнул и поехал к городским воротам.
Глафира кинулась узнать, каким образом мог появиться этот
монах и куда он
вышел, как вдруг ей против воли вспомнился Водопьянов и ей показалось, что это был именно он. Она бежала не помня себя и очувствовалась, когда метавшийся впотьмах Жозеф был освещен вбежавшими вслед за ним людьми с лампами и свечами.
Судя по выражению и длинным волосам, он как будто бы постник, монастырский послушник, а прислушаешься к его словам —
выходит как будто бы и не
монах.
В ответных письмах он то уверял ее в пламенной любви, то, сомневаясь в ее рассказах и напоминая прежние скандальные ее похождения, отказывался от ее руки, то грозил поступить в
монахи, если она покинет его, то умолял ее откровенно рассказать ему всю истину, за что он простит ей все прошедшее, то просил скорее
выслать ему метрическое свидетельство, уверяя, что связь их лежит тяжелым камнем на его совести, а брак может сделать его совершенно счастливым, но этот брак должен быть совершен не иначе, как по обряду римской церкви, к которой и сама она должна присоединиться.
Но несмотря на всю эту массу почестей, отец Диодор, однако, попал в
монахи, и указывал мне на это, как на знак воли промысла, а потом пошел еще храбрее и храбрее: он рассказывал нам о храбрости давних и недавних греческих греков вроде Колокотрони, Ботцариса и Бобелины, а от них непосредственно переносился к нашему балаклавскому баталиону, героизм которого
выходит еще грандиознее.
Когда он на другое утро
вышел из кельи, в монастыре не оставалось ни одного
монаха. Все они бежали в город.
Наконец он
вышел. Собрав вокруг себя всех
монахов, он с заплаканным лицом и с выражением скорби и негодования начал рассказывать о том, что было с ним в последние три месяца. Голос его был спокоен, и глаза улыбались, когда он описывал свой путь от монастыря до города. На пути, говорил он, ему пели птицы, журчали ручьи, и сладкие, молодые надежды волновали его душу; он шел и чувствовал себя солдатом, который идет на бой и уверен в победе; мечтая, он шел и слагал стихи и гимны и не заметил, как кончился путь.
Спаланцо стал бледнее мертвеца. Он
вышел из епископских покоев и схватил себя за голову. Где и кому сказать теперь, что Мария не ведьма? Кто не поверит тому, во что верят
монахи? Теперь вся Барцелона убеждена в том, что его жена ведьма! Вся! Нет ничего легче, как убедить в какой-нибудь небывальщине глупого человека, а испанцы все глупы!
Напившись чаю и отдохнув, она
вышла погулять. Солнце уже село. От монастырского цветника повеяло на княгиню душистой влагой только что политой резеды, из церкви донеслось тихое пение мужских голосов, которое издали казалось очень приятным и грустным. Шла всенощная. В темных окнах, где кротко мерцали лампадные огоньки, в тенях, в фигуре старика
монаха, сидевшего на паперти около образа с кружкой, было написано столько безмятежного покоя, что княгине почему-то захотелось плакать…
Выйдя из покоев, чтобы садиться в экипаж, она зажмурилась от яркого дневного света и засмеялась от удовольствия: день был удивительно хорош! Оглядывая прищуренными глазами
монахов, которые собрались у крыльца проводить ее, она приветливо закивала головой и сказала...
Окончив все дело, ересиарх встал с кресел, кивнул баронессе и, принятый под руку усердным
монахом, сопровождаемый дипломаткою до террасы, опять встреченный на дворе уважением многочисленных челядинцев,
вышел из ворот Гельмета.
Монах встал и, до земли поклонившись Суворову,
вышел. Александр Васильевич не удерживал его. Он сидел в глубокой задумчивости.
Что молодая вдова не поминала его более «лихом», доказала она вскоре самым убедительным образом: через несколько месяцев
вышла за молодого, красивого
монаха, августинова ордена, Ивана (прозванного у нас, неизвестно почему, спасителем), которого умела своими зажигательными глазками свести с ума, заставить скинуть белую рясу и окреститься в русскую веру.
Выйдя из кельи Филиппа, он еще счел необходимым раскричаться на
монахов и настоятеля...
Наташа с взволнованным лицом
вышла оттуда и не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки
монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей
монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюся одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий
выходить не хочется».